О Щукинском училище можно говорить сутками. В моей жизни оно сыграло не просто главную, а решающую роль. Так получилось, что когда я училась в 9-10 классе, мои знакомые несколько раз проводили меня на дипломные спектакли четверокурсников. Когда я вошла в это здание, я поняла, что мне здесь хорошо! Вот ты заходишь в какое-то чужое место и мгновенно понимаешь, что ты любишь здесь все. А дальше было три года штурма Щукинского училища, поскольку меня не брали, и поступила я только с третьего раза, к Алле Александровне Казанской. Но каждый должен пройти свой путь к своей мечте. И я никоим образом не жалею об этом - это было настолько выстраданное и осознанное, что я совершенно по-другому училась. Те, кому давалось легко само поступление, иногда бывали гораздо более беззаботными и безответственными. Я была какой-то… землеройкой (смеется). Я пропадала в училище сутками, мне было важно участвовать во всем... А люди, с которыми я здесь познакомилась - вообще питательная среда. Это была семья и наши, безусловно, родители-педагоги. Это был еще тот период, когда работали в основном, «первачи» и люди практикующие. «Первачи» - это те, которые стали первым номером в профессии. Поэтому для меня это были прекрасные годы, когда я приобрела все, что можно приобрести. 4 года - это, казалось бы, долгий срок, с другой стороны, это мгновение. Вот для меня это так и воспринимается - с одной стороны, как огромная жизнь, с другой стороны - как мгновение. Но благодаря этой огромной жизни я получила те опоры и ту кислородную подушку, которая осталась на всю жизнь. У меня, естественно, были заложены ценности моими прекрасными родителями и всеми теми удивительными взрослыми людьми, среди которых я росла. Поэтому для меня личностный ценз, уровень того, с кем я хочу работать, жить, общаться, с кем мне интересно - заложен, прежде всего, в моем доме и абсолютно усилен и подтвержден Юрием Васильевичем Катиным-Ярцевым, Яковом Михайловичем Смоленским , Юрим Михайловичем Авшаровым, Адой Владимировной Брискиндовой, моим профессором Аллой Александровной Казанской, которая стала для меня второй мамой. Так что этот благословенный дом принес русской культуре и русскому искусству настоящую «кладовую солнца».

Спустившись буквально несколько шагов по переулку от альма-матер, мы перешли к родному дому, в котором я проработала 25 лет, в прошлом году у меня был юбилейный сезон. Я даже не знаю, как сказать… Иногда это суровое здание хочется просто обнять. Здесь было и есть столько всего прекрасного. Это самое главное здание для меня на Земле. Я играла на таком количестве сцен во всем мире, но эту сцену я люблю больше всего. Я здесь застала потрясающих артистов, потрясающую атмосферу. В этот театр меня лично брал Михаил Александрович Ульянов. Все, что я умею, чему научилась когда-то в училище, если говорить о профессиональных качествах, о каком-то мастерстве - конечно, это все здесь. Здесь я встретилась с лучшей режиссурой 20-го века. Это Петр Наумович Фоменко, это Роман Григорьевич Виктюк, это Гарий Маркович Черняховский, Аркадий Фридрихович Кац, это Владимир Мирзоев, Владимир Бычков, Михаил Цитриняк… Сейчас начнем репетировать с Римасом Владимировичем Туминасом. И это есть багаж, благодаря которому ко мне уважительно стали относиться на съемках, я смогла справиться с огромным количеством трудностей, которые возникали на гастролях, в других спектаклях. Когда рядом со мной, 20-летней, были Михаил Александрович Ульянов, Юлия Константиновна Борисова, Юрий Васильевич Яковлев, Галина Львовна Коновалова, Людмила Васильевна Целиковская, Владимир Абрамович Этуш, ну, и так далее - наверное, это было очень мудро. Нас обязательно поддерживали, потихоньку вводили в эту цепочку. Михаил Александрович как-то сказал: «Вы должны стать беговыми лошадьми. Я хочу, чтобы через несколько лет я смог передать вам театр». И он это сделал. Потому что уже когда его не стало, мы все - Максим Суханов, я, Маша Аронова, Елена Сотникова, Сережа Маковецкий, Володя Симонов и многие другие актеры нашего поколения стали «беговыми лошадьми». И сегодня нам не страшно держать репертуар, нас знают, нас уважают. В нас есть запас прочности и есть те заповеди, которые мы храним от людей, которые нас приняли и взяли в свои объятия в этом театре.

Сегодня наш театр - лучший в Москве, посещаемость его 98 процентов. У нас сидят на полу, на ступеньках. У нас открылась студия, которая уже показывает третью премьеру. Театр гастролирует по всему миру. И, конечно, уровень культуры у нас в театре просто необыкновенный. Для меня театр Вахтангова всегда был и будет лучшим. А то, что это подтверждают люди, которые приходят с другой стороны рампы - это еще приятнее, значит, это совсем объективно.

И мы переходим через дорогу - к Дому актера - дому с рыцарями. Так сложилось, что я успела застать тот Дом актера, который был на улице Горького, который сгорел. Переезд сюда сначала был очень тяжелым. Потому что здание это вообще очень странное, мистическое, с этими рыцарями, про него много всего рассказывают. Но для нас самое главное было то, что оно очень номенклатурное - сцена, на которой проходят все вечера, она была сделана под доклады. Само по себе это помещение, эти коридоры - это абсолютно чиновничьи помещения. И только такой человек, как Маргарита Александровна Эскина, невероятная Маргарита, просто Булгаковская, с этим немыслимым помелом, на котором она умела носиться и все успевать, даже уже будучи практически привязанной к инвалидному креслу, энергия ее - она же потомственный человек, династийный - сначала был ее отец директором дома актера. Это какая-то непонятная любовь к артистам, желание сделать для них все, из последних сил, абсолютная забота о стариках. Нас приучили, еще будучи студентами - мы выступали для стариков, которых привозили из домов престарелых, артистов всяких, просто перед стариками, которые сюда приходили. У стариков на новый год, на день театра всегда были подарки, для них устраивались вечера, чаепития с немыслимыми пирожными…

Петр Наумович Фоменко как-то сказал, что это странноприимный дом, где всем есть место. Здесь всегда можно было найти защиту, Маргарита Александровна, когда мы к ней приходили с любыми просьбами, прежде всего, говорила: «Так, подождите, чай и бутерброды. Я знаю, вы после репетиции, артист всегда голодный. Надо поесть».
И, конечно, великолепная команда нашей молодежной секции, созданной когда-то Людмилой Черновской. Сегодня уже молодежная секция отметила свое 50-летие, и мы всегда очень смеемся - что мы по-прежнему молодежная секция Дома актера. Это люди, которые занимают сегодня самые первые места во всех таблицах и кино, и ТВ, и шоу-бизнеса, и музыки... Поэтому, знаете, я бесконечно ценю этот дом. Здесь уже почти никого не осталось из тех блистательных стариков, которых мы застали, но время распорядилось так, что теперь все это упало на наши плечи. И очень многое будет зависеть от того, насколько мы соответствуем номиналу. Потому что в нас вкладывали очень щедро.

Стена Цоя - тоже для кого-то является символом. Надо сказать, что его недооценивали при жизни, но время расставило все на свои места. Этот удивительно тоненький юноша, такой ломкий, нервный, наверное, действительно одним из первых выплеснул такой заряд свободы и какого-то желания переделать мир, сделать его по-своему счастливым, сделать его… для людей, что ли. Для людей, которые могли бы самовыражаться в этом мире. Мне кажется, что он кричал про все это, чтобы в мире могли жить Пушкин, Лермонтов, Галич, Окуджава, Высоцкий, Пастернак, Ахматова, Зощенко - настоящие какие-то люди, и чтобы для всех было место. И он пел об этом по-своему. Но он так попал в молодежь, так пробудил…. Что-то в его пении совпало с нервной системой молодых людей. Это редчайшее совпадение. Его очень давно нет. А я недавно снималась с 9-летним мальчиком, и он мне сказал, что поет Цоя.

Арбат - это какая-то такая аорта. Фактически мы с вами идем по моей кровеносной системе. Потому что если бы не было Щукинского училища, никогда бы не было театра Вахтангова. Если б не было театра Вахтангова, я бы никогда в жизни не приблизилась к Булату Шалвовичу Окуджаве. Никогда не видела этого человека живьем. Я слушала его записи, видела какие-то передачи с ним, но в последний путь Булата Окуджаву провожали на сцене театра Вахтангова. В этот вечер был спектакль «Принцесса Турандот». Двери открыли в 10 утра. Директором был Исидор Михайлович Тартаковский. И где-то часа в 4 я побежала к нему и сказала: «Исидор Михайлович, надо отменять вечерний спектакль, выйдите на улицу!» Реки! Реки людей стояли… В общем, получилось так, что все это дотянулось до 11 часов вечера, и действительно был отменен спектакль. Но ни один зритель не вернул билеты в кассу и никто не попросил денег. И в этом тоже было отношение людей к великому человеку, имя которого - Булат Шалвович Окуджава. Я всегда понимала, что это чудесные песни, стихи, он един в трех ликах - он и поэт, и музыкант, и, конечно, исполнитель. Потому что то, как он исполнял свои песни - это невозможно. В зале Чайковского периодически происходят вечера памяти Булата Окуджавы, и все деньги собираются на поддержание его музея в Переделкино. Мне позвонила Оля Окуджава с просьбой принять участие - спеть и почитать. Я говорю - Оля, ну как это возможно? Никогда! Она позвонила через день, я снова отказалась, она оставила мне на служебном входе театра список песен. Мы с моими музыкантами как-то попытались вникнуть. У меня истерика - ну, правда, заложен какой-то ступор внутри… И, все-таки, мы нашли два произведения, к которым мы прикоснулись и которые у нас остались в программе. Это «Баллада о любви» и «Песня Черепахи Тортиллы». Но мне кажется, что я даже не имею права много говорить о Булате Шалвовиче, я такой очарованный странник, такой вот абсолютный дилетант в том, чтобы как-то разобрать предметно его творчество. Я просто из публики. Он написал сам про себя:
" В земные страсти вовлеченный/
Я знаю, что из тьмы на свет/
Шагнет однажды ангел черный/
И крикнет, что спасенья нет/
Но простодушный и несмелый/
Прекрасный, как благая весть/
Идущий следом ангел белый/
Прошепчет, что надежда есть".
Булат Шалвович - это белый ангел надежды. Пройдя войну, частичную потерю родителей, потому что они сидели, сохранить такую память и такое отношение… Откуда в нем было такое количество доброты, никакой агрессии, никакого желания мстить, с кем-то разбираться… Он писал свои тихие песни. Не помню, кто это сказал - если хочешь, чтобы тебя услышали - замолчи. Вот фактически это он и делал. Пел свои песни тихим голосом. Люди вслушивались в его поэзию, в его слова. И мы сейчас подходим к тому месту - его дворянскому гнезду - «Я дворянин Арбатского двора, своим двором введенный во дворянство…». Здесь маленький сквер и памятник. Когда его поставили - многим он не понравился. Но вот потом что-то в нем уловили такое… У памятников есть своя собственная судьба. Либо памятник не приживается, либо обретает свою какую-то судьбу, хотят люди или нет. Вот памятник Окуджаве - прижился, стал совершенно своим.

Когда-то, когда церковь была разрушена и лишена своего первоначального смысла, здесь была киностудия «Союзмультфильм». Здесь было создано огромное количество потрясающих мультиков, и здесь работали выдающиеся люди. И мне кажется, что эта церковь не перестала быть церковью, а она получила другое наполнение. Сколько здесь было кулибиных, сколько левшей, которые подковывали эту блоху вообще непонятно, как - ручные мультики, пластилиновые, какие хочешь… Какие здесь работали умы! Эта церковь и с точки зрения «Союзмультфильма» меня вдохновляла. Но и еще потому что здесь долгие годы прощаются со всеми артистами театра Вахтангова и педагогами Щукинского училища, кто являлся крещеным. Это церковь Казанской Божьей матери. Здесь отпевали и мою Аллу Александровну Казанскую. Церковь прекрасная, очень красивая, чистая и уютная внутри. Какой-то это мостик от старой Москвы, от старого уклада, какого-то немножко другого душевного состояния людей к нам. Это чудесный храм. Я его выбрала. Или, наверное, он меня выбрал.

Рядом с театром Вахтангова есть здание военной комендатуры - Когда мы только пришли в театр, там хотели сделать малую сцену, потому что этот дом принадлежал театру исторически. И нас взяли - 11 человек молодых актеров и хотели сделать постановку по Рыбакову, «Дети Арбата». Этот роман и в кино прозвучал и вообще он был важным и нужным, потому что это осмысленные вещи, осмысление времени. Вот и Рыбаков здесь, на Арбате…

Вот памятник Пушкину и Наталье Гончаровой. У него с самого начала была комическая судьба. Потому что почти полгода или год сначала стоял просто постамент, где было написано «Александр Пушкин» и «Наталья Гончарова». И гости столицы не утруждались посмотреть, кто куда встает, парами - разного роста, комплекции, и было очень смешно. Потом поставили, с моей точки зрения, вот этих странных людей. Мне кажется, что это памятник не арбатский совершенно. Он не добавляет ничего Арбату, потому что напротив находится нечто подлинное. И если мы посмотрим на барельеф на доме Пушкина - то он совсем в другом стиле, с другим вкусом. Это подлинное место, чем оно интересно, что здесь действительно жил Пушкин, и сейчас есть люди, которые его сохраняют, здесь идут спектакли, пушкинские чтения. Я имею опосредованное отношение к этому дому, я здесь никогда не выступала. Но этот дом - знаете, когда я иду в театр, я сначала вижу этот пушкинский дом, потом здороваюсь с Булатом Шалвовичем Окуджавой, потом мысленно можно поклониться Казанской Божьей матери и вспомнить Поленова, увидеть чудного маленького Пушкина и выйти на Николопесковский переулок, где в двух шагах училище, и вот он, театр. И, в общем, даже взглядом улавливаешь дом с рыцарями. Поэтому, когда я на Арбате, это мое хозяйство, я его всегда проверяю.

Можно по-разному относиться к этому зданию. Но для меня МИД был таким странным домом, уходящим в небо, я не представляла себе, как это можно построить. Он очень пропорционально и красиво сделан. МИД был цитаделью невероятно умных, потрясающе воспитанных, каких-то особых людей, которых выпускают заграницу, и они представляют там нашу страну. Это всегда прекрасно одетые, великолепно пахнущие мужчины и женщины, это какая-то голубая кость Страны Советов. Сегодня - это просто кость. И хорошо, конечно, что здание привели в порядок, потому что оно уникальное и красивое, но величие его было как-то поддержано людьми, которые там обитали. Единство формы и содержания. Сейчас мне кажется, что очень во многом от этого здания осталась только форма. Но здание удивительно красивое. Это не просто сталинский ампир. Сталин построил несколько таких зданий, которые олицетворяли собой ум, интеллект. И они, конечно, очень украшают Москву, как бы они не меняли свое предназначение.