Первый дом по левой стороне Большой Дмитровки (№ 1) – известное на всю Россию Благородное собрание. Это здание было построено в 1787 году по проекту архитектора М. Казакова и почитается признанным архитектурным шедевром. Первое время доступ в стены «Благородки» (как ее частенько называли москвичи) был строго ограничен – следовало принадлежать исключительно к «благородному» сословию, то есть к дворянскому.
Именно здесь пушкинская Татьяна Ларина впервые увидела своего будущего мужа:

Ее привозят и в Собранье.
Там теснота, волненье, жар,
Музыки грохот, свеч блистанье,
Мельканье, вихорь быстрых пар,
Красавиц легкие уборы,
Людьми пестреющие хоры,
Невест обширный полукруг,
Все чувства поражает вдруг.

Такой была атмосфера этого места, которую Александр Сергеевич – весьма охочий до разного рода развлечений – знал не понаслышке.
Но со временем нравы сделались демократичнее. Изысканные балы сменились общедоступными развлечениями, но примитивным развлекательным учреждением Благородное собрание все же не стало. Оно скорее превратилось в учреждение просветительское, предназначенное для интеллигенции. В частности, в 1911 году здесь проходили выступления народного хора Митрофана Пятницкого. Комментарии излишни.

Дом № 3/5 был построен в 1888 году по проекту архитектора В. Шера. Ранее здесь располагался Георгиевский монастырь (в честь которого назван переулок, прилегающий в этом месте к Большой Дмитровке). Монастырь имел большую археологическую ценность – в его некрополе были погребены первый учитель Петра Первого Никита Зотов, один из близких петровских сподвижников князь-кесарь Федор Ромодановский, екатерининский фельдмаршал А.Б. Бутурлин и многие другие знаменитости разных эпох. Но после войны 1812 года монастырь был упразднен, а в конце позапрошлого столетия здесь возвели Георгиевскую электростанцию.
Станция поначалу обладала мощностью 612 киловатт, что соответствовало 800 лошадиным силам. Не удивительно, что эта станция довольно быстро перестала справляться с городскими нуждами, и на Раушской набережной возвели новую, гораздо более мощную. А это здание оставили – в нем размещались автобусный парк, гаражи и прочие учреждения, преимущественно технического плана.
В 1996 году здание Георгиевской электростанции передали Комитету по культуре Москвы, и в нем обосновался выставочный зал «Новый Манеж» (первоначальное название – «Малый Манеж»). В чем, кстати, нет ничего инновационного – выставки здесь проводились и раньше.

Напротив электростанции – дом (4/2), вошедший в историю как театральное здание. В верхних этажах квартировали Качалов, Вишневский, Яблочкина, Москвин и прочие герои сцены. Особенно славилась квартира Василия Качалова. Его сын вспоминал: «Дом моих родных был всегда… открытым домом. И.М. Москвин называл его «Бубновским бесплатным трактиром» («На дне»). Народ бывал почти каждый вечер, вернее, каждую ночь. После спектакля, часам к двенадцати, приходили к нам ужинать и сидели часов до двух-трех. Не знаю, много ли пили, думаю, что не особенно, так как пьяных не бывало, но вино (вернее, водка и коньяк) присутствовали обязательно. Еда была несложная, то, что оставалось от обеда, и селедка, огурцы, маринады. Часто гости приносили с собой какие-нибудь деликатесы: кто украинское сало, кто замороженные сибирские пельмени, волжскую стерлядь, петербургского сига, рижские копчушки или угри. Эти вещи ценились, именно если были привезены кем-нибудь из тех мест, хотя, вероятно, ими торговали и в Москве. Отцу, например, приезжие из Вильно всегда привозили ли¬товскую полендвицу, она у нас не переводилась».
Кухарки с горничными, кстати говоря, не приживались. Василий Иванович постоянно разучивал роли, и прислуга – простые деревенские бабы – отказывалась служить в доме, где «сумасшедший хозяин сам с собой по ночам разговаривает на разные голоса».

Следующее здание (№ 6), отделенное Копьевским переулком, также имеет самое прямое отношение к театру. Оно было построено в 1894 году (архитектор К. Терской), и первое время в нем располагалась легендарная частная опера Саввы Мамонтова. Та самая, в которой москвичи впервые услышали Федора Ивановича Шаляпина. Московский дебют величайшего русского баса состоялся в опере Римского-Корсакова «Псковитянка». Актер Ленский объяснял его успех так: «Шаляпин сделал неслыханное чудо с оперой: он заставил нас, зрителей, как бы поверить, что есть такая страна, где люди не говорят, а поют».
После Мамонтова в здание въехало «Товарищество русской частной оперы» Кожевникова, но долго здесь не задержалось и уступило место театру С.И. Зимина, не менее популярному, чем мамонтовская антреприза. Зимин любопытно описывал подробности тогдашней закулисной жизни: «Помню в театре были подношения, когда из букета вылетали голуби, дарили чудных сибирских и ангорских котят, красивых маленьких собачек с чудесными лентами и даже белых мышек. Конечно, подношения в виде громадного со¬больего горжета или горностая тоже случались нередко, и любители подходили к барьеру у оркестра и ловили капельдинеров и рабочих сцены, чтоб узнать: от какой фирмы – от Михайлова, или от Рогашкина или Ежикова этот подарок?»
Впрочем, этот несколько обременительный успех артистам был по нраву.
После революции здесь разместился филиал Большого театра, а затем съехал и он. В конце концов в здании расположился Театр оперетты, который в нем находится и по сей день – под названием «Московская оперетта».

Дом № 8 тоже театральное здание. Будучи построенным в середине XVIII века, этот дом в 1829 году отходит к Московской конторе Императорских Театров. Отсюда начал свой московский путь уже упоминавшийся Шаляпин. Начало было незавидное. Актер писал в своих воспоминаниях: «В передней сидели сторожа с орлами на позументах, и было ясно, что они смертельно скучают. Бегали какие-то люди с бумагами в руках, с перьями за ушами. Все это мало было похоже на театр. Сторож взял у меня письмо, недоверчиво повертел его в руках и стал лениво спрашивать:
– Это от какого Усатова? Кто он таков? Подождите!
Я присел на скамью-ящик – типичная мебель строго казенного учреждения, в ней обычно хранятся свечи, сапожные щетки, тряпицы для стирания пыли. Сидел час, полтора, два. Наконец, попросил сторожа напомнить обо мне г. Пчельникову. После некоторых пререканий сторож согласился «напомнить», ушел и приблизительно через полчаса сообщил мне, что г. Пчельников принять меня не может и велел сказать, что теперь, летом, все казенные театры закрыты. Внушительно, хотя и не очень вежливо».
В наши дни здесь работает Театральная библиотека.

Этот интересный доходный дом (9–11) построен в 1905 году архитектором А. Эрихсоном. Он прославился в первую очередь одним из жильцов – богатым московским денди Николаем Тарасовым. Это была фигура колоритная. Не обделенный ни внешностью, ни деньгами, ни талантами, он всегда был задумчив, печален. Один из современников писал: «Феи, стоявшие у его колыбели, забыли положить туда один подарок – способность радоваться жизни… Тарасов носил в себе жажду этой радости – и никогда не мог ее утолить".
Главным его увлечением было знаменитое кабаре «Летучая мышь», существовавшее при Московском Художественном театре на деньги самого Тарасова. Его прекрасно описал писатель Борис Зайцев: «Часов в десять вечера Машура подходила к большому красному дому, в затейливом стиле, на площади Христа Спасителя... Лесенка вывела ее в большую студию, под самой крышей. Угол отводился для раздевания. Главная же комната, вся в свету, разделена суконной занавесью пополам... Обстановка показалась непривычной: висели плакаты, замысловатые картины; по стенам – нечто вроде нар, на которых можно сидеть и лежать. Вместо рампы – грядка свежих гиацинтов…
Заиграла невидимая музыка, свет погас, и зеленоватые сукна над гиацинтами медленно раздвинулись. Первым номером была пастораль, дуэт босоножек. Одна изображала влюбленного пастушка, наигрывала, танцуя, на флейте, нежно кружила над отдыхавшей пастушкой; та просыпалась, начинались объяснения, стыдливости и томленье, и в финале торжествующая любовь. Затем шел танец гномов, при красном свете».
Для начала прошлого столетия – более чем смело.
В 1910 году двадцативосьмилетний Тарасов покончил с собой. Этому предшествовала красивая и вместе с тем скандальная история. Николай был влюблен в московскую красавицу Оленьку Грибову. Которой, в свою очередь, нравился некий купчик Журавлев. Журавлев проигрался в карты, и Оленька попросила у Тарасова денег – выручить возлюбленного. Тот, разумеется, отказал. И Журавлев застрелился. После чего застрелилась и Оленька. А узнав об этом, застрелился сам Тарасов. Классическая история в духе серебряного века…

Неподалеку от этого дома улицу пересекает Столешников переулок. Мы не будем подробно на нем останавливаться – это тема отдельной экскурсии. Однако не пройдем мимо углового дома (№ 20 по Большой Дмитровке). Он прославился сравнительно недавно – в так называемое перестроечное время. Здесь поселился поэт Алексей Дидуров, автор слов к культовой песне «Когда уйдем со школьного двора». Он был не только поэтом, но также основателем и бессменным руководителем рок-кабаре «Кардиограмма». У него дома нередко проводились репетиции и так называемые квартирники. Тут музицировали Борис Гребенщиков, Виктор Цой, Майк Науменко и многие другие знаменитости.
Ситуация осложнялась тем, что Алексей Дидуров не был обладателем собственной квартиры – все это происходило в густонаселенной коммуналке. Главным врагом Алексея Алексеевича был отставной милиционер и пьяница Капусткин. Дидуров писал в мемуарах: «Бабкам в квартире стал убийством угрожать, ветерана, собутыльника, отлупил. На меня, «московскую штучку», переключился. Род занятий моих просек – в общую ванную комнату, что у меня за некапитальной тонкой стенкой, на удлинителе магнитофон дотянет, и – на полную катушку "Белую панаму» или «Айсберг в океане», или – лично в полный голос – «Мурку». Прикинул культурный уровень тех, кто звонит мне, – трубку снимет, когда меня нет, и – матом. А то – протянул в комнату к себе самовольно отвод от телефонной нашей линии и давай в разговоры мои телефонные встревать на своем-то язычке или вообще меня от линии отключать во время моей беседы, когда захочет. И все драться провоцировал. А в тот злополучный день, вернее, в ту ночь, он, начав с вечера топором и молотком ладить на кухне, напротив моей комнаты, какие-то ящики, в час ночи на мой вынесенный будильник и молча ему показанный, поднял топор... Помню, меня рассмешила нелепая в его устах, трагикомичная, провинциально-балаганная фраза: «Так умри же, собака!» Но не попал он по мне только чудом».
Только в конце 90-х годов Союз писателей Москвы выделил Алексею Алексеевичу отдельную квартиру. Но долго наслаждаться этим счастьем ему не довелось – в 2006 году, в июльскую жару, Дидуров умер от инфаркта, не дожив до 60 лет.

Дом № 15 по Большой Дмитровке появился в 1824 году. Это усадебное здание князей Голицыных. Но настоящая слава пришла к той усадьбе значительно позже, в 1905 году, когда здесь арендовал помещение Литературно-художественный кружок. Это была общественная организация, состоящая в первую очередь – как следует из названия – из писателей и живописцев, однако же туда входили и режиссеры, и скульпторы, и актеры, и просто москвичи артистического склада характера.
Историк Н. Розанов подробно описал литературно-художественный кружок: «Тут были и удобные, уютные карточные комнаты, и хорошая, состоявшая из трех зал столовая, и комнаты для отдыха и небольших собраний литераторов, большой театрально-концертный зал, в котором после окончания концертов расставлялись огромные круглые столы для игры в «железку», составлявшей главный источник финансовых средств кружка. При доме был небольшой сад, в котором летом проходила вся жизнь кружка, – конечно, без концертов, – а в сад выходила большая крытая терраса, на которой были расставлены карточные столы и столики для ужина. Одним словом, кружок, по моему мнению, был лучшим клубным помещением в Москве».
Упомянутая мемуаристом «железка» – популярная в то время азартная карточная игра. Она была главным источником финансового дохода кружковцев.
Душой этого места был репортер Владимир Гиляровский, проживавший совсем рядом, в Столешниковом переулке. Андрей Белый вспоминал: «Сидит с атлетическим видом рыжавый усач, мускулистый силач, Гиляровский, сей Бульба, сегодня весьма отколачивающий меня, завтра моих противников из своей Сечи: ему нипочем! Все теченья – поляки, турчины; его нападенья с оттенком хлопка по плечу: «Терпи, брат, – в атаманы тебя отколачиваю!» Мы с ним дружно бранились, враждебно мирились в те годы; газета ему что седло: сядет – и ты вовсе не знаешь, в какой речи он галопировать будет».
Словом, здесь, в доме № 15, находилась главная литературная площадка города Москвы.

В соседнем доме (№ 17), построенном в XVIII столетии, находился Купеческий клуб, в некотором роде антитеза Литературно-художественному кружку. Если в кружке предавались изысканным спорам и лакомились коллекционными винами с выдержанными сырами, то здесь по большей части слушали цыганский или же венгерский хор – с полуобнаженными и густо раскрашенными певичками – и баловали себя смирновской водкой под селедочку и расстегаи. Вечера, как правило, заканчивались тем, что самые бесшабашные «любители клубнички» сговаривались с певичками (или с их руководительницами) и парами разъезжались по многочисленным московским гостиницам.
Впоследствии, в 1909 году, здесь открылось кабаре «Максим» – своего рода продолжатель традиций Купеческого клуба. Искусствовед Илья Шнейдер писал: «У «Максима» танцевали на светящемся полу танго, лежа на низких диванах в таинственном полумраке «восточной комнаты», курили египетские папиросы и манильские сигары, наблюдая сытыми глазами за голыми животами баядерок, извивавшихся на ковре в «танце живота», прихлебывая кофе по-турецки с ликером «Бенедиктин» – изделием французских монахов. На пузатых бутылках желтели этикетки, на которых отцы-бенедиктинцы не убоялись воздвигнуть крест вместо торговой марки».
Сегодня в этом здании – театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Страсти поутихли и уступили место напряженному нерву театральных подмостков.

Завершается Большая Дмитровка Страстным бульваром. Последний дом, которому мы уделим внимание – № 34 – построен в 1821 году по проекту архитектора Григорьева. Именно здесь находились редакция и типография главной официальной московской газеты – «Московские ведомости». Гиляровский писал: «Дом, занятый типографией, надо полагать, никогда не ремонтировался и даже снаружи не красился. На вид это был неизменно самый грязный дом в столице, с облупленной штукатуркой, облезлый, с никогда не мывшимися окнами, закоптелыми изнутри. Огромная типография освещалась керосиновыми коптилками, отчего потолки и стены были черны, а приходившие на ночную смену наборщики, даже если были блондины, ходили брюнетами от летевшей из коптилок сажи. Типография выходила окнами на Дмитровку, а особняк, где были редакция и квартира редактора, – на сквер".
Газета считалась реакционной, и перед окнами квартиры главного редактора Михаила Каткова нередко проходили студенческие демонстрации, которые, естественно, заканчивались задержаниями и препровождением особо активных участников в ближайший Тверской полицейский участок.