С обеих сторон странного, ассиметричного шестиэтажного здания № 12 по Сивцеву Вражку нет строений, и оно возвышается кирпичной громадой, похожей на печальный замок.

В 1914 г. этот участок попадает во владение к Владимиру Николаевичу Никифорову, присяжному маклеру Московской биржи, имевшему множество домов по Москве. Сам он жил на Пречистенке, а на участке в Сивцевом Вражке построил доходный дом по проекту архитектора В. Дубовского и Н. Архипова.

Фундамент дома повторял неправильные формы предыдущего строения, принадлежавшего сначала прапорщице Н.А. Викториной потом вдове губернского секретаря А.Н. Казанской. С 1896 г. это владение потомственного почетного гражданина Н.К. Ломова, про которого известно, что он был учредителем бухгалтерских курсов. Он и продал участок Никифорову.

Здание стоит по красной линии, парадный подъезд выходит на улицу, проездная арка ведет внутрь двора с еще одним подъездом. Здание выделяют два эркера, выходящих на Сивцев Вражек.

В доме Никифорова проживало несколько зубных врачей, а также, в квартире № 16, журналист Давид Моисеевич Розловский. Старый знакомый Пастернака еще с доуральских времен писатель, журналист и член партии эсеров Е.Г. Лундберг познакомил его с журналистом Д.М. Розловским, который и сдал комнату в своей квартире. 

Здесь Пастернак прожил почти полтора года — самое страшное время разрухи, голода и террора. 27 октября 1917 г. в Москве было установлено военное положение, началась орудийная стрельба, на улицах рыли окопы и возводили баррикады. Окоп был вырыт и неподалеку от дома №12 на Сивцевом Вражке. 

В «Докторе Живаго» эти события описаны следующим образом: «…Это был разгар уличных боев. Пальба, также и орудийная, ни на минуту не прекращалась. Если бы даже Юрий Андреевич с опасностью для жизни отважился пробраться за пределы простреливаемой полосы, он и за чертою огня не встретил бы жизни, которая замерла во всем городе, пока положение не определится окончательно. Но оно было уже ясно. Отовсюду доходили слухи, что рабочие берут перевес. Бились еще отдельные кучки юнкеров, разобщенные между собой и потерявшие связь со своим командованием. Район Сивцева входил в круг действий солдатских частей, наседавших на центр с Дорогомилова. Солдаты германской войны и рабочие подростки, сидевшие в окопе, вырытом в переулке, уже знали население окрестных домов и по-соседски перешучивались с их жителями, выглядывавшими из ворот или выходившими на улицу». 

Во время уличных боев особенно досталось дому на Волхонке, где жила семья Пастернака. Его обстреливали с разных позиций войска Военно-революционного комитета и отряды юнкеров. Застряв у своих, Пастернак потом никак не мог добраться до расположенного совсем неподалеку Сивцева Вражка.

 Истосковавшись по работе, он тут же ушел к себе, как только представилась такая возможность. В «Охранной грамоте» Пастернак вспоминал об этой квартире: «В не убиравшуюся месяцами столовую смотрели с Сивцева Вражка зимние сумерки, террор, крыши и деревья Приарбатья. Хозяин квартиры, бородатый газетный работник чрезвычайной рассеянности и добродушья, производил впечатленье холостяка, хотя имел семью в Оренбургской губернии. Когда выдавался досуг, он охапками сгребал со стола и сносил на кухню газеты всех направлений за целый месяц вместе с окаменелыми остатками завтраков, которые правильными отложеньями из свиной кромки и хлебных горбушек скапливались между его утренними чтеньями. Пока я не утратил совести, пламя под плитой по тридцатым числам получалось светлое, громкое и пахучее, как в святочных рассказах Диккенса о жареных гусях и конторщиках. При наступлении темноты постовые открывали вдохновенную пальбу из наганов. Они стреляли то пачками, то отдельными редкими вопрошаньями в ночь, полными жалкой безотзывной смертоносности, и так как им нельзя было попасть в такт и много гибло от шальных пуль, то в целях безопасности по переулкам вместо милиции хотелось расставить фортепьянные метрономы. Иногда их трескотня переходила в одичалый вопль. И как часто тогда сразу не разобрать бывало, на улице ли это или в доме».

В квартире Розловского было написано одно из лучших прозаических произведений Пастернака ранней поры — повесть «Детство Люверс».

С наступлением зимы и холодов Б. Пастернак заболел страшным гриппом — «испанкой», который в тот год унес множество жизней. Е.Б. Пастернак свидетельствует: «Ослабленный недоеданием и перегрузками, больной находился в критическом состоянии. Дров не хватало, комнату, где он лежал, нельзя было натопить как следует. В начале декабря, когда стало ясно, что опасность миновала, ему позволили подыматься. За ним ухаживала мать, переехавшая на время к сыну».

На Сивцевом во время болезни сына Л.О. Пастернак сделал набросок: Борис лежит на кровати с книжкой в руках. Этому периоду своей жизни Б. Пастернак посвятил поэтический цикл «Болезнь», который вошел как составная часть в книгу «Темы и варьяции».

Работа над циклом «Разрыв» из той же книги, посвященным концу отношений с Еленой Виноград, тоже относится к времени жизни Пастернака в квартире Розловского. Этот страшный и плодотворный период закончился переездом в родительскую квартиру, связанным с необходимостью поддерживать семью в тяжелейших условиях пореволюционного времени, которое грозило не только голодом, но и выселением, и вполне реальным физическим уничтожением. В 1919 г. вышел закон «Об уплотнении».

Наряду с семейством Устиновых, которые почти в то же самое время переселились в квартиру Пастернаков с первого этажа, Борис был вынужден отказаться от не так давно и с немалым трудом отвоеванной самостоятельности. Он вернулся в отцовскую квартиру «первым вольным уплотнителем».